– «Пиковый валет?» – все не мог взять в толк его сиятельство. – но ведь так называется шайка мошенников. Тех, что в прошлом месяце банкиру Полякову его собственных рысаков продали, а на Рождество помогли купцу Виноградову в речке Сетуни золотой песок намыть. Мне Баранов докладывал. Ищем, говорил, злодеев. Я еще смеялся. Неужто они посмели меня… меня, Долгорукого?! – генерал-губернатор рванул шитый золотом ворот, и лицо у него стало такое страшное, что Анисий втянул голову в плечи.
Ведищев всполошившейся курицей кинулся к осерчавшему князю, закудахтал:
– Владим Андреич, и на старуху бывает проруха, чего убиваться-то! Вот я сейчас капелек валерьяновых, и лекаря позову, кровь отворить! Иннокентий, стул давай!
Однако Анисий подоспел к высокому начальству со стулом первый. Разволновавшегося губернатора усадили на мягкое, но он все порывался встать, все отталкивал камердинера.
– Как купчишку какого-то! Что я им, мальчик? Я им дам богадельню! – не слишком связно выкрикивал он, Ведищев же издавал всякие успокаивающие звуки и один раз даже погладил его сиятельство по крашеным, а может, и вовсе ненастоящим кудрям.
Губернатор повернулся к Фандорину и жалобно сказал:
– Эраст Петрович, друг мой, ведь что же это! Совсем распоясались, разбойники. Оскорбили, унизили, надсмеялись. Над всей Москвой в моем лице. Полицию, жандармерию на ноги поставьте, но сыщите мерзавцев. Под суд их! В Сибирь! Вы все можете, голубчик. Считайте это отныне своим главным делом и моей личной просьбой. Баранову самому не справиться, пусть вам помогает.
– Невозможно полицию, – озабоченно сказал на это надворный советник, и никакие искорки в его голубых глазах уже не сверкали, лицо господина Фандорина выражало теперь только тревогу за авторитет власти. – Слух разнесется – весь г-город животики надорвет. Этого допустить нельзя.
– Позвольте, – снова закипятился князь. – Так что же, с рук им что ли спустить, «валетам» этим?
– Ни в коем случае. И я этим д-делом займусь. Только конфиденциально, без огласки. – Фандорин немного подумал и продолжил. – Лорду Питсбруку деньги придется вернуть из городской к-казны, принести извинения, а про «валета» ничего не объяснять. Мол, недоразумение вышло. Внук насвоевольничал.
Услышав свое имя, англичанин обеспокоенно спросил надворного советника о чем-то, тот коротко ответил и снова обратился к губернатору:
– Фрол Григорьевич придумает что-нибудь правдоподобное для прислуги. А я займусь поисками.
– В одиночку разве энтаких прохиндеев сыщешь? – усомнился камердинер.
– Да, трудновато. Но круг посвященных расширять нежелательно.
Фандорин взглянул на очкастого секретаря, которого князь назвал «Иннокентием», и покачал головой. Видно, Иннокентий в помощники не годился. Потом Эраст Петрович повернулся к Анисию, и тот закоченел, остро ощущая всю свою непрезентабельность: молод, тощ, уши торчат, да еще прыщи.
– Я что… я буду нем, – пролепетал он. – Честное слово.
– Эт-то еще кто? – рявкнул его сиятельство, кажется, впервые углядев жалкую фигуру рассыльного. – Паччему здесь?
– Тюльпанов это, – пояснил Фандорин. – из Жандармского управления. Опытный агент. Вот он мне и п-поможет.
Князь окинул взглядом сжавшегося Анисия, сдвинул грозные брови.
– Ну смотри у меня, Тюльпанов. Будешь полезен – человеком сделаю. А дров наломаешь – в порошок сотру.
Когда Эраст Петрович и очумевший Анисий шли к лестнице, было слышно, как Ведищев сказал:
– Владим Андреич, воля ваша, а денег в казне нету. Шутка ли – сто тыщ. Обойдется англичанин одними извинениями.
На улице Тюльпанова ждало новое потрясение.
Натягивая перчатки, надворный советник вдруг спросил:
– А верно ли мне рассказывали, будто вы содержите инвалидку-сестру и отказались отдавать ее на казенное попечение?
Такой осведомленности о своих домашних обстоятельствах Анисий не ожидал, однако, находясь в оцепенелом состоянии, удивился меньше, чем следовало бы.
– Нельзя ее на казенное, – объяснил он. – Она там зачахнет. Очень уж, дура, ко мне привыкла.
Вот тут-то Фандорин его и потряс.
– Завидую вам, – вздохнул он. – Счастливый вы человек, Тюльпанов. В таком молодом возрасте вам уже есть за что себя уважать и чем г-гордиться. На всю жизнь вам Господь стержень дал.
Анисий еще пытался уяснить смысл этих странных слов, а надворный советник уже повел разговор дальше:
– О сестре не беспокойтесь. На время расследования наймите для нее сиделку. Разумеется, за казенный счет. Отныне и до окончания дела о «Пиковом валете» вы поступаете в мое распоряжение. Поработаем вместе. Надеюсь, скучать не б-будете.
Вот она, нежданная радость, внезапно сообразил Тюльпанов. Вот оно, счастье.
Ай да белая голубка!
Имен за последние годы переменил столько, что первоначальное, с каким появился на свет, стало забываться. Сам себя давно уже называл Момусом.
«Момус» – это древнегреческий насмешник и злопыхатель, сын Никты, богини ночи. В гадании «Египетская пифия» так обозначается пиковый валет, карта нехорошая, сулящая встречу с глумливым дурачком или злую шутку фортуны.
Карты Момус любил и даже глубоко чтил, однако в гадания не верил и вкладывал в избранное имя совсем другой смысл.
Всякий смертный, как известно, играет в карты с судьбой. Расклад от человека не зависит, тут уж как повезет: кому достанутся одни козыри, кому – сплошь двойки да тройки. Момусу природа сдала карты средненькие, можно сказать, дрянь картишки, – десятки да валеты. Но хороший игрок и с такими посражается.